ГОРОД НАД КРЫЛОМ САМОЛЕТА
Крохотный аэродром Джомсома находится на выступе речной террасы и представляет собой естественную ровную каменистую площадку. Наш самолет не опустился на нее сверху, а вынырнул снизу — из долины, по которой он поднимался почти от самой Похары, прилежно повторяя все изгибы ущелья и натужно ревя моторами. Воздух был прохладный, сухой и свежий. Чуть тянуло пылью, полынью, сладковатым дымком кизяка и горьким — арчовых дров. Возле эфемерной ограды взлетной полосы сгрудились встречающие с лицами, "продубленными" солнцем и ветрами. За ними виднелись ишаки, беленые кубики плосковерхих зданий и желто-зеленые вертикали пирамидальных тополей. Замыкал обзор бурый каменистый склон, сухой и безжизненный. Протолкавшись сквозь толпу встречающих, мы сразу же оказались на главной улице, тянущейся параллельно борту долины. Необходимо было подыскать какой-нибудь постоялый двор. Выбор пал на небольшую гостиницу с квадратным полутемным холлом, напоминающим широкий колодец, и номерами, выходящими на галерею второго этажа. Она опоясывала холл по периметру и соединялась с первым этажом посредством двух скрипучих деревянных лестниц. Номер был обставлен скромно — кровати, тумбочки, свиток с буддийским сюжетом в рамочке на стене. Гостиница, по тибетской классификации, принадлежала к категории лоджей, т. е. в ней были комнаты для ночлега и небольшой трактирчик.
По местным меркам, Джомсом скорее небольшой городок, чем поселок. Зажатый между горами и рекой, он мог разрастаться только вверх и вниз по течению. В результате авеню стали длинными и плавно изогнутыми, а "стрит" — короткими и горбатыми. Большая часть улиц аккуратно вымощена тщательно подогнанными каменными плитами. Чтобы защититься от ветров, дома стыкуют торцами, создавая таким образом сплошные фасады. Нависающие над стенами карнизы заслоняют от осадков и солнца находящиеся внизу прямоугольные завалинки, сложенные из плоских булыжников. В двухэтажных строениях, преобладающих в центре, второй этаж (как правило, деревянный) нависает над мостовой, поддерживаемый стропилами-откосами. Из-за этого улочки становятся совсем узкими и обретают "средневековый" облик. В прозрачном горном воздухе утреннее освещение кажется необычайно контрастным. Пока светило буйствует на одной стороне улицы и покрытые известкой стены слепят глаза, другая сторона утопает в густых синих тенях. Окрашенные в шоколадные тона двери и рамы окон, черные диагонали стропил, выделяющиеся на фоне побелки, придают тибетским жилищам отчетливое сходство со швейцарскими шале. Правда, стоит взглянуть выше — и аналогия испаряется. Никаких крутых черепичных скатов, башенок, квадратных труб. Плоские крыши всех без исключения домов представляют собой дровяные склады. Нагромождения корявых серо-лиловых поленьев арчи придавлены сверху массивными валунами. Эта бытовая деталь демонстрирует неистовую силу здешних ветров. Основу местного населения составляют бхоты — народность, близкая шерпам, аборигенам подножий Эвереста. Шерпы, основное занятие которых — сопровождение альпинистов к вершинам, подарили свое имя всем носильщикам в Гималаях, независимо от племенной принадлежности. По имени бхотов весь ближайший район Тибета получил название "плоскогорье Бхотия".
ХРОНИКИ ДЖОМСОМА
Костюмы местных жителей чрезвычайно живописны — длинные рубахи с воротничками-стойками, жилеты, запахивающиеся на боку, пестрые рогожные накидки, именуемые чхалек. Женщины покрывают головы широкими платками-панчхеурами, из-под которых блестят многочисленные металлические побрякушки. В одежде преобладают коричневые, темно-синие и красные тона, полы и обшлага орнаментированы в восточном стиле — ломаными линиями, завязывающимися в сложные узлы и петли. Лишь выцветшие оранжевые одеяния лам не украшены орнаментами. Благородные складки переброшенных через плечи тог и так придают служителям культа вид прогуливающихся античных мудрецов-перипатетиков. Пожалуй, главным элементом местного костюма является заплечная повязка, функционирующая как матерчатая торба. Затянув углы повязки на груди крест-накрест, жители Джомсома переносят на спине детей, мелкий рогатый скот, разный скарб, а также инвентарь. Для хвороста существует и более удобная тара — конусообразные корзины с головным ремнем. Несмотря на теплую погоду, нам то и дело попадались на глаза люди в меховых малахаях, ватных халатах и тяжелых кожаных сапогах с загнутыми носами. Это наверняка были пастухи, спустившиеся в долину с гор. Некоторые франты красовались в причудливых шапочках с контрастными отворотами по бокам и острым шпеньком на макушке (в таких головных уборах обычно изображают разнообразных батыров центрально-азиатских эпо-сов). Звонко цокая копытами, по улице проносились всадники на косматых лошадках с богато украшенной сбруей. Деловитая целеустремленность в сочетании с сугубо монголоидными лицами делала их похожими на баскаков Золотой Орды, отправившихся за данью...
В сувенирных лавочках торгуют бурдюками из шкур, бронзовыми колокольчиками и великолепными мухобойками — пышными хвостами яков с ручками, красиво оплетенными разноцветными кожаными ремешками. Тут и там на стенах и дверях расклеены листовки с портретом бритоголового мужчины в тонких очках с удивительно умным и интеллигентным лицом. Соседствующая с вязью санскрита надпись "Free Tibet" под изображением не оставляет сомнений относительно умонастроений здешнего общества. Взор взывающего из эмиграции далай-ламы Тендзи-на Гайтсо по-буддистки отрешен, но слегка укоризнен.
Впрочем, повсюду виднеются атрибуты и религии более древней, чем буддизм. Над входами в дома нависают черепа яков с широко расставленными рогами. Это животное некогда считалось тотемом многих кланов в старотибетских племенах цян, нголок и других. Бон (или бон-по) — издавна существовавшая в Центральной Азии "черная" шаманская вера, уступив ведущие позиции пришедшему из южных предгорий буддизму, вовсе не умерла. Многие обряды и персонажи пантеона бон мирно перекочевали в тибетский буддизм, превратившийся в результате этого синтеза и прочих трансформаций в особое направление религиозной мысли — ламаизм.
Апофеоз наблюдаемого симбиоза религий — длинная рама из камней и выкрашенного в красный цвет дерева с насаженными на вертикальные штыри молитвенными барабанчиками. Раму венчает череп с впечатляющими рожищами, отполированными до блеска многочисленными прикосновениями. Улица обтекает сооружение с обеих сторон, так что любой прохожий по мере следования может свободно вращать бронзовые цилиндрические барабаны рукой, вознося тем самым молитвы Будде. Мы не преминули воспользоваться возможностью, при этом некоторые бормотали каноническое "ом мани падме хум". В заключение каждый почтительно погладил блестящие дуги рогов.
Кроме барабанчиков, единственными вращающимися вокруг оси предметами во всей округе были, очевидно, шасси самолета. Отсутствие колесного транспорта восполняется в этой местности обилием вьючных и верховых животных, как на подбор лохматых и низкорослых. Тоненько взвизгивают у коновязей тибетские пони. (По моим представлениям, такие звуки мог бы издавать сказочный Конек-горбунок.) Развесив уши в стороны, с фирменной понуростью Иа меж домов бродят мулы и ослики, нагруженные дровами, торчащими из рогожных кулей. С куда более философским и флегматичным видом транспортируют вьюки забавные пегие цзо — помесь яка и коровы. По причине сурового климата собаки не уступают лохматостью копытным. Все местные барбосы разительно отличаются от поджарых гладкошерстных сородичей из предгорий и больше всего напоминают покинувшие прихожую и свернутые в рулончики пыльные коврики самой неопределенной окраски. Цилиндрические туловища поддерживаются сравнительно короткими ногами с шерстяными начесами, на мордах топорщатся пышные бороды, усы и брови. Словом, это типичные представители расплывчатой породной группы "тибетский терьер", бывшей очень популярной в Москве 70-х годов, но в большинстве своем состоящей из дворняжек. Отношение к животным здесь более здравое, чем в предгорьях. Коровам, лишенным сакрального ореола, далеко до развязности и надменности товарок из индуистского коровьего рая.
Незаметно мы дошли до верхнего конца городка. Надпойменная терраса здесь сильно сужается, склон подступает совсем близко, а "авеню" превращается в пыльную проселочную дорогу. Перед нами открылась величественная панорама Кали-Гандака и окрестных гор. Вдоль противоположного склона тянулся еле различимый караван мулов. Отделилась от окраин Джомсома и целеустремленно проследовала мимо нас цепочка европейцев, возглавляемая местным проводником. Лица были закутаны от солнца, темные очки защищали глаза. При каждом шаге люди прилежно опирались на импровизированные альпенштоки, представляющие собой лыжные палки без кружков, хотя, на наш взгляд, местность этого совершенно не требовала. Было ясно, что перед нами не отважные покорители вершин и перевалов, а культурные туристы, совершающие паломничество по местным монастырям. Нам очень импонировали спокойствие и невозмутимость тибетцев. Все еще не избалованные частыми паломничествами чужестранцев, они, тем не менее, считают ниже своего достоинства пялиться на туристов как на диковинку. Традиционное приветствие "намастэ" звучит в их устах по-настоящему благородно и, в отличие от речей испорченных туристами жителей предгорий, совершенно лишено подобострастия, маскирующего меркантильный интерес. Вежливо поздоровавшись с европейцем, жители Джомсома продолжают как ни в чем не бывало заниматься своими делами.
Наибольшее внимание к нашим персонам проявлял, пожалуй, сосед-монах. Ежедневно через некоторое время после нашего возвращения в гостиницу следовал деликатный стук в дверь — и на пороге появлялся тщедушный бритоголовый старичок в круглых проволочных очочках, как две капли воды похожий на Махатму Ганди. Он дежурно осведомлялся, не может ли быть чем-нибудь нам полезен, одновременно цепким взглядом быстро обшаривая помещение. Что именно хотел высмотреть бдительный старик, так и осталось загадкой. Скорее всего, он просто скучал и искал собеседников. Однако наша компания вряд ли годилась для вечерних диспутов на философские темы. Разочарованный лама кланялся, пятился и исчезал за соседней дверью, а назавтра все повторялось снова. Кроме того, каждый отход дедушки ко сну сопровождался целым музыкальным ритуалом. Ровно в девять вечера из-за стены доносился низкий рев трубы, дудение каких-то рожков, гул бубна, стаккато колокольчиков. Помузицировав немного, лама спокойно засыпал, мы же долгое время оставались под впечатлением от какофонии.
Еще одной симпатичной чертой местных жителей является их исключительная основательность, аккуратность и чистоплотность. На улицах нет ни соринки, не говоря уж о зловонных потоках сточных вод и огромных кучах отбросов, столь характерных для кварталов столицы и даже "курортной" Похары. Типичные для тропиков лачуги и трущобы отсутствуют — даже самые скромные домики слажены крепко и надежно. Нет на улицах и нищих. При посещении же общественного туалета (да простит меня читатель, но из песни слов не выкинешь!) каждый из нас испытал настоящий культурный шок. Представьте себе капитальное сооружение, имеющее пол в виде цельной гладкой каменной плиты с идеально круглой дырой посередине. Вообразите ощущение непривычной гулкой пустоты и какой-то "лаконичности" помещения, поскольку пол абсолютно чист, а на стенах нет никаких граффити. Снаружи к туалету подведен наклонный деревянный водопровод от ближайшего горного ручья, а изнутри из стены на уровне колен торчит медный краник — тибетцы не пользуются туалетной бумагой, а предпочитают подмываться после отправления естественных надобностей. Причем делают это только левой рукой, которая считается "нечистой".
ТИБЕТСКИЙ КАЛЬВАДОС
Рис при здешнем климате вызревает плохо, основные культуры, возделываемые в Тибете, — ячмень, просо, гречиха, горох, картофель. Помимо славян, тибетцы — единственный народ, традиционно потребляющий гречку и знающий в ней толк. Гречишные поля в окрестностях Джомсома обведены снизу ровным бортиком из хорошо подогнанных речных голышей, в деревянных желобах и неглубоких арыках оросительной системы приветливо журчит чистая вода, по углам высятся шелестящие тополя-туранги, чьи серо-зеленые с ворсистой белесой подкладкой листья отбрасывают на посевы кружевную тень. Несмотря на осень, гречиха в Мустанге обильно цвела, собираясь дать второй урожай. Здешняя природа весьма щедро платит людям за усилия. По крайней мере, ветки яблонь ломятся от плодов, и это просто какие-то эталонные яблоки — правильной формы, огромные, румяные, с блестящей кожицей... Возвращаясь из горных лесов, мы облизывали пересохшие губы и пожирали глазами шедевры флоры, зазывно свешивающиеся через высокие каменно-глиняные дувалы. Кое-кто даже предлагал вспомнить пионерское детство и совершить тайную экспроприацию. Однако у нас хватило ума пойти парламентским путем. После стука в ворота и небольшого представления в духе театра пантомимы радушные крестьяне за одну-две рупии насыпали вожделенных фруктов во вместительную шляпу. Не знаю, что это были за сорта, но по сию пору убежден: вкуснее и сочнее яблок, чем мустангские, просто не бывает.
Излишки богатого урожая не пропадают здесь даром. Из плодов аборигены гонят душистый яблочный самогон — этакий тибетский кальвадос, чаще же пускают яблоки на сидр. Пенящийся янтарный нектар в пластиковых баллонах продают в каждой лавочке. Резонно рассудив, что сидр из местных яблок тоже должен быть божественным на вкус, я как-то купил полтора литра. Продегустировав содержимое баллона, коллеги заявили, что пить такой "шмурдяк" они отказываются. Жидкость находилась на полпути к превращению в отличный яблочный уксус. Однако на следующий день я нашел выход. Сильно разбавленный водой, сидр отлично утолял жажду после похода.
С национальными блюдами однажды тоже вышел прокол. Пользуясь отчетливым сходством русской и тибетской кухонь, все с удовольствием налегали на жареную картошку (не интернациональный картофель фри, а настоящую — кружочками, со сковородки), гречневую кашу и капустный салат. Правда, гвоздь программы любой харчевни — тибетский чай с маслом, солью и жареной ячменной мукой-цзампой — никто так и не отважился попробовать. Вместо хлеба мы вкушали чапати — горячие вкусные ячменные лепешки. Свернутые определенным образом, они же обычно использовались в качестве ложек и вилок. Блюда из местных продуктов стоили очень дешево.
Оказавшись как-то в одном из ресторанчиков верхней части Джомсома, мы решили, наконец, приобщиться к непальским кулинарным традициям и почему-то заказали карри, не сообразив, что это индийское блюдо вряд ли относится к традиционным и любимым в Тибете. Старик хозяин с землистым, похожим на кору дуба лицом бесстрастно принял заказ и удалился. Через весьма продолжительное время он вернулся, для начала неся пиво. Мы ожидали, что бутылки тут же откупорят и ловко разольют напиток по бокалам, избегая обильной пены. Однако, просто сгрузив посуду на стол, тибетец развернулся и снова отчалил в темные глубины подсобных помещений. Правда, прежде чем исчезнуть за дверью, он смерил нашу компанию испытующим взглядом, пошарил в кармане и метко швырнул открывалку прямо в пепельницу в центре столика.
— Браво! Вот это по-нашему! Дескать, не маленькие, сами откроете! — зааплодировал один из нас.
— Добро пожаловать на родину... — вздохнул другой и потянулся за открывалкой.
На самом деле ненавязчивый сервис, продемонстрированный хозяином, не был признаком неуважения. Горцы, очевидно, еще не усвоили азбучную истину, что зарубежных туристов нужно холить, лелеять и относиться к ним как к малым детям. Мысль, что пятеро взрослых мужчин не смогут самостоятельно справиться с пробками при помощи нехитрого приспособления, наверняка просто не приходила тибетцу в голову. Прошел еще час. Пиво было давно выпито, а карри все не подавали. Наконец в дверном проеме возник сияющий хозяин с подносом, уставленным тарелками и пиалами, исходящими паром.
Однако через пару минут выяснилось, что с коронным блюдом не все ладно. Басмати — рис, сваренный на пару и выложенный белоснежной горкой на каждой тарелочке, был выше всяческих похвал. Зато горячая зеленовато-желтая жидкость, разлитая по пиалам, весьма слабо напоминала густой коричневый с золотистыми блестками соус карри. Опустив в похлебку ложки, мы выудили какие-то желтоватые сухожилия с немногочисленными волокнами мяса, хлопья жира, кусочки требухи.
— Стоп! Я понял причину столь долгой задержки! — воскликнул один из нас. — Старик, ломая голову над вашим идиотским заказом, поднялся к самым вершинам гор, нашел там полуразложившегося яка, отдавшего душу Будде еще минувшей зимой...
— ...Отбил его останки у стаи грифов — и бегом вниз, чтобы все это успеть потушить с душистыми кореньями и не ударить в грязь лицом перед гостями! — закончил апокалиптический сценарий другой.
Стены задрожали от хохота. Мы сочли за оптимальный вариант временно прекратить попытки ознакомления с популярными кушаньями Востока.
За несколько дней, проведенных в Джомсоме, каждый из нас буквально влюбился в эту местность и начал испытывать глубокую симпатию к местным жителям. Раньше Тибет представлялся всем нам обожженной морозами, исхлестанной ветрами суровой страной, немногочисленные жители которой в промежутках между возносимыми Будде молитвами влачат убогое существование, выпасая полуголодный скот, выращивая скудный ячмень и протапливая юрты лепешками кизяка. Возможно, такой уклад жизни существует и поныне километрах в 500 к северу, но мои личные впечатления от южной окраины Тибета куда более отрадны.
.. .В последний день нашего пребывания в Мустанге утро выдалось жарким, восходящие потоки воздуха уносили орлов и коршунов в зенит. К полудню на смену сухим нагретым воздушным массам из ущелья приходили новые, более влажные. Словно выпирающая из котла каша, в устье долины показалась бежевая, плотная до осязаемости бугристая туча, стиснутая склонами. Полупрозрачная вуаль, весь день развевающаяся у вершин, медузой расползлась по склонам и налилась свинцом. В просветах туч ветер взметывал смерчики поземки с голубоватых фирновых полей, а ниже, над пожелтевшей, поредевшей листвой горных лесов сыпал и сыпал мелкий колючий снег. Там, над нашими головами, гималайское бабье лето начало проигрывать ежегодную битву неторопливо наступающей суровой горной зиме. |